001.md 30 KB
title: "001"
Мы выходим в сад и свежий воздух, украшенный ароматом цветов, наполняет наши лёгкие. "Когда бы мы не пришли к вам, у вас всегда что-нибудь цветёт" — что-нибудь такое любят говорить некоторые гости. Да я и сам до сих пор помню, как поначалу это казалось мне странным. С того момента как мы приехали сюда, организовали и засадили клумбы, и дождались первого раскрывшегося бутона, сад не пропустил ни дня цветения. Но хотя некоторые из гостей и списывают всё на мягкий климат, это было бы невозможно без усердной работы и глубоких познаний в ботанике. И, не в последнюю очередь, сложной системы орошения и контроля температуры, без которых количество усилий на поддержание сада было бы, пожалуй, непосильным.
Я люблю сад, и, не стану отрицать, горжусь, что и я приложил руки к его созданию. Но всё же назвать его "идеальным" я не могу. Как минимум, у него есть один неисправимый недостаток — и мы как раз подходим к нему — сад не безграничен. За живой изгородью начинается по-настоящему внешний мир и если отъехать отсюда на каких-то несколько десятков километров, сад превращается в зелёную область на карте. Да и пожалуй, это ещё надо поискать карту, на которой будет обозначен наш сад, а не тот поросший травой и мелким кустарником пустырь, который был здесь прежде. Сад не идеален, как пожалуй и всё, чему довелось "существовать" в этом "реальном" мире.
И вот, пройдя через "ворота" этого неидеального сада, мы ступаем на дорогу в ещё более неидельный город. Стоит переступить невидимую черту и ощущение реальности становится другим. Как будто здесь другой воздух, другая атмосфера, даже другая планета, хотя и знаю, что всё это не так.
— Внизу опять будет дождь, — полувопросительно комментирует Ти. "Внизу" — так мы обычно обозначаем город, действительно расположенный внизу в сравнении с нашей скалой.
— Пожалуй, что будет, — соглашаюсь после небольшой паузы я. В это время года дождь внизу — явление настолько частое, что согласиться — всегда выигрышный вариант.
И всё же мы молча продолжаем прогулку по внешнему миру. Наш сад, близкий к идеалу эстетическому, довольно далёк от практических идей. Не считая низкорослых фруктовых деревьев и кустарника, там не растёт ничего съедобного. А значит как бы замечательна ни была жизнь, спускаться в город приходится регулярно.
Мы медленно шагаем вдоль обрыва, наслаждаясь морским пейзажем, который, если бы вода не была взбаламучена ночным штормом, мог бы посоперничать с картинными пейзажами, которые столь часто можно встретить в рекламе того или иного курорта. Порой, когда я забываю обо всём на свете, мне кажется странным, почему это место не заполнено туристами, художниками и бизнесменами, желающими организовать здесь ещё один "курорт".
Деревья по другую сторону песчаной дороги предоставляют нам спасительную тень в жаркие солнечные дни, но сейчас наша звезда прячется где-то за облаками. И всё же, несмотря на столь приятное окружение, поход в город — не то, что я стал бы делать по собственной воле.
Мои мысли прерывает гудок автомобиля, донёсшийся оттуда, снизу. Когда-то, в безвозвратно ушедшем детстве, я воспринимал гудки как нечто крутое, как символ механического прогресса, восторгом от которого тогда были заражены многие, даже пожалуй сам воздух тех мест, где жила наша семья. Но и прогресс, и жизнь не стояли на месте, а двигались всё вперёд и вперёд, всевозможных сигналов становилось всё больше и в конце концов они превратились в утомительную рутину, а затем и вовсе в источник неврозов.
Тогда, уже подростком, мне как-то довелось оказаться в пешем походе по лесу в небольшой компании одноклассников и пары ребят постарше — кажется один из них был чей-то старший брат, призванный "присмотреть за молодёжью". Проведя полночи у костра и полночи в палатке, но главное — увидев своими глазами полное далёких звёзд небо, я решил, что ненавижу свой город. За его шум, бессмысленную суету, за тусклое небо с тусклыми звёздами.
Но теперь и это в прошлом. Уж не вспомню когда, но в какой-то момент я потерял и тот восторг перед прогрессом, и эту ненависть к городам. Я всё же предпочитал тишину и покой загородного дома, но научился ценить в городе возможность найти всё, что потребуется — будь то вещи или люди — не тратя много времени на дорогу. Всё, что потребуется, кроме, пожалуй, по-настоящему больших пространств. По сути я был безразличен к городам, выбирая из них те, что казались мне лучше приспособленными для жизни.
Но в конце концов и этому безразличию пришёл конец. Нынешние мои чувства куда более противоречивы, из них уже нельзя просто вычленить "плюсы" и "минусы" и высчитать сумму. Как-то мы гуляли с Ти по другому, теперь столь далёкому городу, и обменивались редкими фразами.
— Тебя не утомляет весь этот шум? Как будто каждый хочет доказать своё существование звуком, и таких людей на это пространство слишком много.
Какое-то время мы продолжали идти молча. Как будто бы каждый из нас по-новому вслушивался в окружающие нас звуки и пытался оценить правильность моих слов.
— Не знаю, — наконец проговорила она, — быть может и утомляет немного. Но я всё же предпочитаю находить в нём красоту, даже если это и требует усилий, — она помолчала ещё немного, — Видишь ли, я отношусь к звуку так, как больше принято относиться к изображениям. Взять, к примеру, вон то старинное здание. Сколько людей приходят сюда только затем, чтобы посмотреть на него? Но другие не ограничиваются "достопримечательностями", а будут находить крупинки красоты и в соседнем здании, и в какой-нибудь деревенской развалине. И уж конечно в природе, которую и вовсе никто не создавал красивой.
— Допустим, — я неуверенно заполнил паузу.
— Именно так я отношусь к звуку. Я могу наслаждаться музыкой на концерте или во время репетиций, но и выходя за пределы специальных акустических пространств я продолжаю эстетическое восприятие. То, что тебе кажется шумом, я пытаюсь анализировать на составляющие его части, а затем смотреть, в какую общую картину они складываются. Что сильно мешает, так это то, что мы привыкли воспринимать звук функционально: если кто-то говорит, мы пытаемся разобрать слова; если где-то слышен громкий звук, мы настораживаемся.
Кажется, на этом она и оборвала свои объяснения, и мы продолжили шагать сквозь звуки города. Я одновременно пытался понять смысл её слов и слушать город. Не очень-то получалось. Или даже скорее ничего не вышло.
Но сейчас и с того времени прошло уже несколько лет. По той или иной причине, я вспоминал эти слова и продолжал пытаться услышать музыку города, превратить отвлекающий шум во что-то более приятное. Я не заметил когда это вошло у меня в привычку, а затем не заметил, как перестал столь много раздражаться из-за звуков, прежде мною ненавидимых. Иногда — хотя это всё же случается редко — и мне удаётся насладиться хаотичной композицией звуков, которые никто специально не складывал вместе.
Вот и теперь, гудок, раздавшийся снизу, я не стал воспринимать как бессмысленный шум. Не могу сказать, что он прямо-таки нравится, но всё же что-то такое в нём есть. Наверное. Хотя бы даже ритм, на фоне которого он появился в моём сознании. Ритм наших шагов, и этот гудок грузовика, попавший в этот естественный бит.
Впрочем, стоит нам спуститься и даже тот кажущийся сейчас монотонным шум распадётся на мириады самостоятельных звуков. Находить ритмы или даже мелодии там — задача, для меня по-прежнему слишком сложная.
Эти мысли заставляют меня обернуться и посмотреть на Ти. Её взгляд как будто устремлён в бесконечность, а на губах поблескивает рассеянная улыбка. Я, конечно, не буду спрашивать её, слышит ли она и сейчас беспорядочную симфонию города. Мы продолжаем идти молча.
Когда мы подходим к табличке с названием города, знаменующей его формальную границу, я вспоминаю как когда-то задавался вопросом о том, как же начинаются города. Начинаются, конечно, не во времени — этот вопрос меня почему-то не слишком интересовал в те годы, — а в пространстве. Глядя на очередной небоскрёб, я не мог себе представить, как эта череда небоскрёбов и даже просто многоэтажек превращается в "ничто": лес, поля и так далее. В тех редких случаях, когда мы с семьёй выезжали за город, я всегда пытался уловить эту границу, но из этого редко выходило что-то дельное. Иногда я принимал городской парк за начало лесного массива, иногда, наученный таким обманом, принимал лес за городское озеленение. Когда я наконец решился изучить этот вопрос самостоятельно, я чуть ли не рассмеялся, увидев такие таблички, разграничивающие пространство на "города", "деревни", "посёлки" и безымянное пространство за их пределами.
Теперь я и сам живу в одном из таких "безымянных пространств", хотя, конечно, неформальных имён и у него хватает. "Солнечная скала" — из многочисленных и разнообразных названий я предпочитаю это. Но мы входим в "дождливый город" и даже если сейчас ничего не капает на нас с неба, не стоит расслабляться.
Этот город, кажущийся сверху маленьким, почти игрушечным, становится большим запутанным пространством, когда наконец входишь в него. Дорога до "центра", начинающаяся с полузаброшенных участков около таблички, проходящая вдоль недавно построенных особняков и через квартал стареньких малоэтажных домов, отнимает у нас некоторое время. Но вот и вывеска, знаменующая цель нашего маленького похода.
"Тар" — так называется это кафе, хотя с лёгкой руки одного завсегдатая многие называют его Тартар. Мы поднимаемся по ступенькам и проходим внутрь, за нами вслед раздаётся звон колокольчика. Здесь довольно пустынно, и я тут же встречаюсь глазами с Фрэнком, который завидев нас начинает махать рукой. Ему очень нравится этот жест.
— Кета! Тили! Какие люди!
— Как поживаешь, Фрэнк?
Наш разговор начинается с привычных приветствий. Ти отлучается заказать напитки и выбрать пирожное с витрины. Фрэнк делает пару глотков и кажется хочет что-то сказать, но не решается. В конце концов, недовольный повисшей паузой, он задаёт невинный вопрос про "мои переводы".
— Почти закончил последнюю работу, осталось несколько страниц. Я как раз планировал взять ещё книгу на обратном пути.
— А-а, вот как? Кажется, ты быстрее работаешь? Или объём был маленький?
— Нет, скорее язык попроще, что ли. Или я и вправду стал проводить больше времени за работой? — я усмехаюсь, — Надо себя контролировать.
Впрочем, на этом наш диалог всё же заглох. Фрэнк обычно не любит сидеть молча, и даже я в его присутствии почти чувствую то же, но нам бывает трудно начать беседу. Однако когда я наконец замечаю раскрытую книгу, лежащую перед ним и способную продлить наш обмен репликами, уже поздно: Ти торжественно возвращается с двумя блюдцами: на одном лежит заварное пирожное, на другом — кусок шоколадного торта. Со стороны бара раздаётся хруст размалываемых зёрен — один из тех звуков, наслаждаться которыми я всё же научился.
— Ну что же, — Фрэнк наконец переходит к делу, — я пригласил вас сюда за тем, чтобы обсудить одно предложение.
Как будто для храбрости, он делает пару глотков кофе и продолжает, переходя на шёпот:
— Дело в том, что один из моих пациентов.. как бы это сказать.. человек значительный. За то время, что он проходил у меня курс — а у него было довольно приставучее заболевание, ну да не в этом суть, — короче говоря, мы с ним несколько сдружились. Или, быть может, лучше сказать, скорефанились?
Фрэнк усмехнулся так, как будто вспомнил что-то, человека "значительного" компрометирующее.
— В общем, как-то разговорились мы с ним за жизнь, и выяснилось, что он не только эдакая шишка, но и один из членов общественного комитета при филармонии — или как оно там называется. Ну, если уж совсем вкратце, переходя так сказать к сути.. они были бы заинтересованы, если ты, Тили, приняла бы участие в концерте, посвящённому.. чему же это он там посвящён.. что-то такое историческое.. ну да чёрт с ним.. а впрочем, у меня где-то записано.
Фрэнк начинает суетиться, перерывая свою небольшую чёрную сумку в поисках записной книжки. Когда он всё же достаёт её, на стол за ней высыпаются несколько визиток. Фрэнк неуклюже сгребает их обратно в сумку и принимается перелистывать свои заметки.
Наблюдая за его движениями, я потихоньку наслаждаюсь кофе, которого мне так не хватало утром.
— Так-так.. Концерт В Честь Тридцати Лет ****, — Фрэнк произносит каждое слово с большой буквы.
— ****? Разве это было связано с музыкой? — Ти спрашивает про событие, название которого я даже не слышал.
— Нет-нет, это была художественная выставка. В то время была большая шумиха в прессе, и дело даже закончилось погромами. Лет десять назад один пациент в красках рассказал мне о той истории. Хотя он и не сказал этого открыто, кажется он сам тогда участвовал в нападении на художника ***. Забавный тип.
— Ого, звучит как интересная история!
— Да, но если не возражаешь, я бы сначала хотел завершить с делами. Собственно, меня просили передать тебе приглашение как заслуженному пианисту, внёсшему неоценимый вклад в развитие культуры исполнения современной музыки.
— Ох уж эти льстецы.
— Да-да, — улыбается Фрэнк, — я знаю. Лет десять назад многие из нынешних ценителей писали язвительные статейки.
— "Когда художник в своей погоне на вершину авангарда истощает свою фантазию, он призывает на помощь циркуль, линейку и чуть ли не берётся переписать 'Начала'. Так же и некоторые композиторы, не сумев найти что-то новое и прекрасное в безграничном мире благозвучной тональной музыки, обращаются к так называемой 'атональности', к формальным правилам, придуманным без оглядки на музыкальный слух, и сочиняют произведения, которые только наш либеральный век готов признавать как 'музыку', которые раньше по праву назывались бы какофонией." — вклинившись в разговор, я цитирую одну из псевдонимных статеек, опубликованных в то время, на которую я написал отзыв, который, впрочем, так и не решился отправить.
— Ого, ты до сих пор это помнишь, — Ти удивлена чуть меньше Фрэнка и реагирует первой.
— Сам порой удивляюсь.
— Ну, как бы там ни было, — Фрэнк, кажется, боится, что разговор зашёл слишком далеко на опасную территорию, — Всё это сейчас вряд ли имеет значение. Сейчас эти люди Высокого Положения наконец хотят слышать новую музыку. Разве это не замечательный шанс?
— Сейчас они хотят, но не потому ли, что это престижно? — проигнорировав последнюю фразу, отвечает Ти.
Фрэнк вздыхает.
— Ну хорошо, пусть так. Разве это что-то меняет? Если это способствует популяризации, не всё ли равно? Для кого-то это останется мимолётным увлечением, для кого-то частью "образования", но среди публики будут и те, кто воспримет музыку по-настоящему, пусть и небольшой процент. А если публику не привлечь чем-то для них понятным, никто новый не придёт. Даже сто процентов от этого никто так и останутся нулём.
— Значит ты стал популяризатором музыки?
— Музыки, которую я считаю достойной популяризации, да. Но не "стал", а всегда был. Когда представлялась возможность.
— Видишь ли, тут-то наши взгляды и расходятся. Я играю не потому, что хочу приобщить кого-то к культуре какой-то там высоты. Не для того, чтобы заставить кого-то что-то почувствовать, — Ти делает паузу и допивает кофе, — Я вообще играю не для публики, — добавляет она почти шёпотом.
Кажется, она тоже не слишком рада этому направлению разговора; хотя и не может не высказать своего мнения, вряд ли она верит в возможность его передать. Мы с ней уже не раз это обсуждали. "В конце концов, у каждого человека свой личный опыт и то, что мы наблюдаем ограниченную возможность коммуникации не должно приводить нас в заблуждение, что это и есть понимание." Ещё одна цитата — цитата, про которую уместно было бы сказать, что я не понимаю её, — приходит мне на ум. Вместо того, чтобы озвучить её, я пытаюсь сменить тему.
— Так всё-таки, почему они хотят устроить концерт в честь тридцатилетия выставки?
Кажется, моё намерение слишком уж очевидно, но никто из моих собеседников не указывает на это.
— Ну, там и выставка будет, и кинопоказ, и музыка, — отвечает Фрэнк, — Они хотят устроить из этого большое событие. Вернуть, так сказать, наш город на форпост современного искусства.
— Разве кто-то осмелился убрать его с пьедестала? — Ти улыбается.
— Быть может не официально, но слухи о том, что "он уже не тот" циркулируют уже несколько лет. Наше место занять пока кажется некому, но и здесь прогресс кажется перестал быть столь неоспоримым как раньше. Впрочем, я это говорю лишь как дилетант и наблюдатель.
— Прогресс.. боюсь, что нам придётся смириться с тем, что мы не сможем поддерживать столь же бурный рост. Мы как будто слишком приблизились к той границе, за которой дальнейшее "развитие" приводит к чрезмерным требованиям не только к творцу, но и к тому, кто искусство воспринимает. Чем дальше, тем больше сужается круг любителей..
— ..Пока автор не остаётся в нём один, — заканчиваю я мысль Ти.
Разговор потихоньку уходит на другие темы. В конце концов мы прощаемся с Фрэнком, которого ждёт ещё одна встреча — кажется, с одним из его бывших пациентов. Перед тем как расстаться он подмигивает мне и говорит:
— Ну что же, Тили, подумай. Как по мне, так это отличный шанс сыграть перед большой и заинтересованной публикой.